«Газета существует до тех пор, пока у неё есть хотя бы один подписчик. А пока он есть — репортаж, очерк и даже самая паршивая заметка, хотя бы  в 100 строк,   должны выйти вовремя»   ( моё личноё мнение)

     … Мы  второй час сидим в Ленкином номере. Раз десять уже опорожняли  пепельницу. В номере  топор можно вешать. Окна не открывали, пожарные бы приехали. Но мы-то к этому, к дыму табачному,  люди привычные: совершенно не ощущаем, что в номере не озон. И снова то она, то я  чиркаем спичкой, закуривая (да простит меня Минздрав и лично, г-н Медведев) ...
        А она всё говорит. А я всё записываю, Уже весь блокнот исписал (внутренне матерясь, что прогуливал на факультете стенографию)…

       Нет, право же: Ленка  —  святая. Она мне дарит информацию, которую должен был сам «работать» все то время, что здесь меня не было.  Но теперь как кирпич с души, и завтра «сто строк» в номер уже  как бы  не проблема.
       Я говорю Ленке «спасибо», закрываю блокнот (в те годы  диктофон выдавался только очень спец.коррам), и говорю то, что всё это время вертелось в голове и щипало язык:
—    Елена Павловна, Вы — святая. Любой каприз, в пределах суммы, что в
 моём кармане…
 Ленкины губы тронула улыбка, которую я так обожал… Но
также и боялся. Загадки в этой улыбке было не меньше, чем на губах дамы, которую прославил великий  живописец. И я-то уж знал, чем она, такая улыбка, может  закончиться. Свидетелем один раз был невольно. Улыбнулась как-то  также Ленка мужику,… Что было потом,  я сплетничать не буду, но очень бы мне не хотелось оказаться на месте того парня…
—    Бутылку шампанское осилишь? — улыбалась мне Лена.
Бутылка шампанского днём в середине 80-х стоила дороже, чем  мне
 выплачивались суточные за командировку. Время было глубоко за полночь, так что это сумму смело можно было умножать как минимум на три. Тем более что ночных магазинов в то время не существовало. И рассчитывать можно было только на вольных хлопцев-коробейников — таксистов.
    Я сглотнул ком, прикидывая финансовую дыру в моём бюджете после этой поездки (не удивляйтесь,  зарплаты и цены в 80-х несколько по-другому соотносились друг с другом, чем сегодня). Но, чем горжусь до сих пор,                                                                                   
никак  моё лицо не отразило  этих переживаний. Ленка, во всяком случае, ничего такого не заметила… Хотя, может просто сделал вид.
     — Да не вопрос, Елена Павловна! — сказал я….  
Потом, пока я бегал в поисках этой треклятой бутылки, и нашёл её всё
                                                                                                                   
-таки, вдруг как по башке меня стукнуло:
    — А  ведь я — дурак. Я  — сволочь. Я — полное  дерьмо…. За той,  сыпавшейся  шелухой слов, а  не скрывалось ли то, чего хотим  оба? Я то само собой,  понятно — кобель…  Но, может быть,  и Елена Павловна тоже? Так что ж  тогда получается,  в её глазах я  —  полня фригидность?   И если это так, то как мне после этого Елене Павловне смотреть в  глаза?
    Впрочем,  может  мне всё это просто  фантазируется… Фантазии у меня у меня такие. Двадцати  пяти летнего 
    Терзаемый сомнениями, я вернулся в гостиницу…


                            Немножко предыстории
 
 
     Знаете, что было главным кошмаром для командировочных в  семидесятых – начале восьмидесятых «Брежневского застоя»? Это гостиница любого города,  тогда  не России, но Советского Союза. И  которая  бы называлась либо «Центральная», либо по имени того города, в котором находилась. Если «Центральная», то на одноместный номер рассчитывать было бесполезно. Даже если за неделю до командировки из редакции бронируешь номер. В лучшем случае – «двухместный». А то и «трёхместный». И даже на четверых.
          Ну  а если по имени города, на «одноместный», конечно, рассчитывать можно. Правда, душ будет метров за сто от номера направо, а общий санузел за столько же метров, но налево. В этом номере  могло повезти  с умывальником. Но его я пользовал только  в  случаях, никак не связанных с умыванием. Потому что прекрасно понимал, что мои предшественники пользовали его точно таким же образом.
         Не могу не вспомнить Уфу. Сразу после поезда, где было много пива, заселился однажды  в такой номер. Сдерживаться уже было совсем «неможно», И горничной, сдерживая рвавшийся вопль,   просипел : «где?». Она улыбнулась и открыла шкаф для верхней одежды в маленькой прихожей. В центре этого закутка,  за дверью,  к моему глубокому изумлению, расположился  унитаз. Этакий безмолвный результат перестройки, в буквальном смысле. Но я неделю был                                                                                                    счастлив. Хотя, извините за натурализм, когда присаживался, колени находились в коридоре…
           Но я отвлёкся.
   
       … Мой шеф мог всё. Правда, не всегда. В смысле для других. Для меня свои способности он проявил  только однажды, на моё двадцатипятилетие.


Именно в день моего рождения он торжественно наградил меня 7-ми дневной командировкой в Калугу и заказанным именно им одноместным номером в гостинице «Центральная» в этом городе. Будь он женщиной, в благодарность расцеловал бы его, ей-Богу. Но поскольку наш шеф был человеком в штанах, я ограничился крепким рукопожатием и чувственно-корпоротивным взглядом в глаза.
      Что такого, скажут сегодняшние братья  по перу: неделя в Калугу, экий, типа, кайф?…
       Ребяты! Я тогда трудился, хоть и во Всесоюзной, но ведомственной газете. Нравы были суровые. Приходить строго в 9.15 (можно раньше). Уходить строго в 18.15 (можно позже).
       Случались, что «четырёхугольник» (секретарь парторганизации, председатель профкома, секретарь комсомольской организации и, конечно,                                                                                                                   
же, главный редактор) лично стоял с будильником у входа и фиксировали. Не дай Бог,  в тот день опоздать хотя бы  на минуту. Могли и премии лишить.
     … Как я же любил нашего Главного! Он  всегда был Капитаном первого ранга. Назови его Полковником — можно было бы получить и по «клотику» («клотик» - самая верхняя точка на корабле).
      Моя первая заметка в эту газету была с ВДНХ. С  презентации умельцев, которые сотворили что-то со своими автомобилями. Я вдохновился, и назвал свою первую заметку «Ихтиандр» на колёсах» — машину свою тот умелец легко использовал как на  суше, так в  водной стихии.
     И вот  стою потом, курю с ребятами на лестнице ( курить в отделах было нельзя категорически).
      Сверху спускается медленно наш главный шеф. Меня увидел.
—    Ну и как ты себя? Ихтиандор… на яйцах?
Я, конечно, был в шоке.
       Но потом, после моей первой командировки по письму в газету,  именно он дал  очень грамотный заголовок моему материалу. Не уверен. Но процентов тридцать из того сто бального  рейтинга по газете   имел именно этот заголовок . Его заголовок.
   …Развоспоминался  едрёнуть. Ладно. Дальше продолжаю.                                                                                         
         Заканчивается рабочий день. Давно уже пишущую машинку брезентом накрыли  (смейтесь,  ребяты), но вот не было тогда компьютеров. На машинке пишущей только свои «нетленки» отстукивали. На «собаке».  А если  что серьезней, строк, скажем,  на двести или триста – относили в машбюро.
          Мне очень нравилось появляться в машбюро. И даже знакомый уже с размерами, и свободно определяющий даже не до строки, но до знака написанное, я всегда набрасывал необходимые  срочные 100 строк в номер строк, так это, скажем.  на двадцать или тридцать больше. Если, конечно, в тот день в машбюро работала Галя. Более того. Почерк у меня  не ахти какой,

но разобрать можно. И вот когда выпадала смена Гали, жгучей брюнетки ( волосы с левой стороны коротко пострижены, с правой — вороньим крылом накрывали  лицо, да плюс фигура идеальная) я  выдавал такие кренделя в материале, что первоклашка постыдился бы.  Короче, когда была смена Галины Викторовны, я писал больше чем нужно и почерк был намеренно неразборчивым.
          А потом Галина Викторовна высказывали мне порицание, именно меня вызвав в машбюро:
—    Александр, ну вот, что Вы тут понаписали, я разобрать не могу. Это «ф» или  «оро»?
—    Где? — склонялся  я над её плечом. Моя близорукость это
 оправдывала… А склоняясь, как бы непроизвольно касался щекой пушка  её щеки, ушка, волос. Того самого вороньего крыла.. И Галя вдруг, я это чувствовал, замирала. Прижималась ко мне.
      Девчонки в машбюро начинали прыскать в кулаки, похихитывать. А нам было наплевать, Тащилась Галка, напрягался я… И тут, как же кстати, раздавался рёв моего шефа.
       Человеком он был еврейской национальности, поэтому в мое имя он вкладывал исключительно букву «Р». На других не тормозил.
       Звучало это приблизительно так
—    Р-р-р-р-р-р…. Ты меня, твою мать, уволить хочешь? Где заметка?
     Я срывался,  и под хохот машбюро, путаясь в ногах, скатывался со второго этажа на первый. Но летел, при этом  не в кабинет шефа, а в свой. Где давно уже лежали грамотно написанные (и по просьбе, Бобом и Светкой уже проверенные) 100 строк на «собаке».
—    Вот. В номер..
Шеф с особой внимательностью вчитался. Потом расписался в графе
«редактор»
 — Живи… Свободен на сегодня.
                                                                                                     
        Развоспоминалось мне что-что сегодня….А коль скоро мысли нахлынули, дальше буду рассказывать. Вдруг это кому-то интересно…
                                                                                                               
        Итак.  Со столов всю пыль мы смахнули. И  сидим  мы за этими столами, корреспонденты всесоюзной газеты — Боб, Светка и я,   тоскливо упёршись глазами в настенные часы – ну когда они  пройдут, эти оставшиеся 7 минут до конца рабочего дня?
       Это вот, что касается режима работы. А что касается творчества…
       В основном занимались редактированием собкоров (собственных корреспондентов из регионов),  которых было немеренно. Это я  про собкорров. Впрочем, и про регионы…
       Зачастую,  даже  не редактированием, а переписыванием их материалов заново. За 140 рублей в месяц. Лишь изредка удавалось в номер «сунуть» свою заметку, что давало рублей двадцать – двадцать пять гонорара в месяц . В плюс к зарплате.                                                                                          
        Уж и не сказать о редактировании нас самих.
        Как-то чудом довелось съездить в командировку в Таллинн. Моей тогда слабостью были радиоклубы. Куда бы ни приезжал, потом во мне было какое-то что-то ,  исходя из чего , я просто  обязан был побывать  в  местном  радиоклубе, а потом рассказать о нём. И вот, в  Таллинне, тоже  нашёл такой клуб . Когда очерк был готов, долго думал над заголовком. Как-то вспомнилось, что где бы в  Таллинне , не был:  магазине, маленьком кафе, ресторане,   —  прежде, чем скажу хоть слово, мне говорят «Тэре», здравствуйте по-ихнему. И размашисто, потом,  на машинке печатной,  я поставил заголовок  к своему очерку: «Тэре, клуб!» Подумал, пусть  наша газета, хоть  и не ахти какая,  но все ж таки Всесоюзная. Ребятам приятно будет. Там, у них. В провинции. В Эстонии.
     Часа через три в наш отдел с шумом ввалился ответсек (ответственный секретарь).
—    Саша, что это за «тире» такое?
Я в доступных для шестидесятилетнего человека словах объяснил, что это
 «тэре»  вовсе даже  не «тире», а  скорее наоборот — «тэре»,  «здравствуйте», значит.
      Попытался логично,  потом обосновать, почему именно выбрал такой заголовок. И предложил в качестве альтернативы вариант: пометить звёздочкой, а внизу под той же меткой сделать пояснение «тэре (эст.) — «здравствуйте»
—    Ага, понял, — сказал он и ушёл.
     На следующий день вышел номер газеты с моим материалом, который  шёл вод заголовком  «Здравствуй, клуб!» 
    Вот так. Коваными сапогами по творческому самолюбию…

                                     
                            Ну, его о работе. Пора о женщинах…



       Но были всё-таки и приятные моменты в моей тогдашней редакционной жизни. Пиком среди них была Елена Павловна. Леночка…
       Как бы я не опаздывал в контору, всегда тормозил перед дверью, если тормозила её вишнёвая  «Девятка»… Да, конечно, «Мерседес» или там, «Лексус» для неё были  бы больше подобны.  Но годы были другими. Вишнёвая «Девятка» шла  тогда на том же уровне.  И   из неё выходила Елена Павловна.

        Нет, неправильно. Не выходила — выплывала. Сначала нога в сапоге. Такая ровная, такая совершенная. В обхватывающем до пол-икры  супер новомодном сапоге; выше ажурный (чаще черного цвета, но случались и другого) чулок. Дальше — я мог только представлять, дурея от своих фантазий. Дальше всё скрывала (зараза!) юбка макси. Но вот эти несколько сантиметров от конца голенища сапога до начала или конца (я уже снова запутался, а что же тогда со мной творилось?) её юбки, эти вот несколько сантиметров умопомрачительной красоты, которые  были представлены мне, откровенно глазеющему, просто сводили с ума.
        Потом выходила  вся она… Не выходила — выплавила. Как подарок. Как пирожное…Но не каждому доступное.
        Я прекрасно это понимал. Понимал, что доступа к этой сладости у меня никогда не будет. Но кто бы мне запретил пользоваться хотя бы  крошками с барского стола? Любоваться совершенством …
       И я, повторюсь,  когда тормозила  её вишнёвая «Девятка», тормозил тоже. Даже если опаздывал в контору. Особенно, был счастлив, если это случалось  летом, или весной. Как в замедленной съемке справа налево колыхалась её женственность, улыбались её глаза.  Если все это было в тёплый  день, то теплотой  грело меня ещё одна её сокровенность  ( женщина – то, наверное, это  в себе не замечает. Хотя, только дьявол  знает женщину до конца: что она замечает в себе, а что нет.)
      Объясняю.
      Елена  Павловна всегда  была в откровенном…. Нет, ну не подумайте там чего, всё было целомудренно,   прикрыто, как и у любой женщины. Но ткань, будь она отечественная или зарубежная, прикрывающая (а как бы хотелось, чтобы она её не прикрывала!) не могла  сдерживать собой  эту  эротическую красоту..
.      Вот тут позволю себе несколько поразмышлять. По моему глубокому убеждению, криминалисты просто обязаны ввести в свою картотеку еще один, если его нет,  раздел «женская грудь». Наряду с уже существующими: «отпечатки пальцев», «запахи» , «сетчатка глаза»  … или что там  у них ещё есть?
    Женская грудь — неповторима. Она может быть пышной или наоборот. Она может быть развёрнута и колыхаться,  даже при обычном простом шаге, а быть наподобие  артиллерийского  ствола, замершего  перед арт-атакой… Не бывает, и не было, наверное, никогда за века хотя бы  двух  идентичностей.                  
       Грудь Елены Павловны , как и она сама, было само совершенство, созданное природой. Силу того, чем заканчивались её холмы, не могла выдержать ни одна блузка. Тем более, если она, та блузка,  еще и  тщательно выглажена.


       Я человек тогда ещё, как бы сказать, молодой, опыта особого не имеющий, но знал — такое бывает только у возбужденной женщины. Когда мягкие, теряющиеся в пальцах соски вдруг напрягаются, становятся  острее копий  в руках рыцарей…
      Копья Елены Павловны   буквально рвали  тщательно выглаженные разноцветные блузки, свитера её и джемперы… Но вот  не могла отечественная промышленность (или там зарубежная), работящая исключительно на ширпотреб, предусмотреть такого человека, как Елена Павловна.
    Или что, не понимаю, она всегда находилась в возбужденном состоянии?
    Только, чтобы там в действительности не происходило, мне можно было только мечтать о Елене Павловне. Она была старше меня на восемь лет. Это был для меня минус. Но не очень длинный.  А второй был размером от Москвы до Владивостока.  Агентурные данные доносили: её муж трудится в каком-то засекреченном ящике и ежемесячно приносит в дом шесть, а то и все восемь сотен. И что я со своими 140 рублями, минус бездетность, минус подоходный? Так. Муравей на асфальте.
     Так что мне оставалась только подушка. Натуральная подушка на кровати. Изгрызенная со всех сторон  моими же  зубами. И  хрустальная  сова в книжном  шкафу, которую хватаешь среди ночи за голову и пускаешь в стену. Так, чтобы  вдребезги…. В стену, за которой спят мать с отцом…И  еще хочется сделать чего-нибудь такого, эдакого. Но останавливает испуганный голос матушки, заглянувшей в комнату и ее  шепот:
—    Сынок, случилось что-то?
Стыдно отвечать. Претворяешься спящим…
 
     А Ленка, Елена Павловна… Что ж… Она  всё также  выходит из своей вишнёвой «Девятки»….
      Господи, да когда же закончится эта эротика!

          —Чего ты опять здесь застыл? — и хлопок по плечу рукой, и голос Боба, напарника из отдела. — Идём скорей, а то шеф снова будет шуметь…
—    Курю, — соврал я. И затоптал окурок,   проводил глазами Ленину походку, особенно ту часть тела, откуда эта походка начиналась
      Ботинки не прожги, — заржал Боб, хорошо , что не догадывался в чём именно дело.  — Ты окурок так трёшь, у неандертальцев давно бы костёр  зажёгся….
—    Ага, — выдавил и я из себя ржание, только, чтобы он ничего не
 заподозрил. — Носки уже дымятся…. Пошли.

Продолжение

100 строк в номер. Часть - 1
100 строк в номер. Часть - 2
100 строк в номер. Часть - 3

Автор: Sacha58 <Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.>